Невероятный рассказ. Чувственный, замечательный, испорченный в ноль ужасной концовкой... Но третий Вариант стоит того, чтобы это прочесть. Буду писать фанфики, если сумею. Меня восхитил. Читайте.
Марина и Сергей ДЯЧЕНКО
ВИРЛЕНА
...И вот костер понемногу пригас, а вместе с ним затихла обычная охотничья похвальба. Все трое сидели теперь молча и смотрели в умирающее пламя, а над ними разлеглась ночь, и ночь была на много верст вокруг, теплая, бархатная, пронизанная вздохами и шорохами, исколотая иголками
звезд.
- Пора и на покой, - сказал наконец первый, седоусый, но сильный и кряжистый, всеми уважаемый охотник. Второй, совсем еще юноша, обиженно сдвинул брови:
- Разве ты ничего не расскажешь? Разве сегодня не будет Истории?
Третий, в чьих зубах дымила массивная трубка, почему-то загадочно
улыбнулся. Седоусый хмыкнул - конечно же, его История ждала своего часа, но,
признанный рассказчик, он ждал просьб и увещеваний.
- Расскжи! - юноша ерзал от нетерпения, взглядом умоляя о поддержке
обладателя трубки - но тот молчал, по-прежнему улыбаясь.
- Поздно, - произнес седоусый неуверенно, и юноша готов был
обидеться, когда молчавший дотоле охотник вытащил изо рта мундштук и,
дохнув дымом, попросил тоже:
- Расскажи.
На минуту стало тихо, только покрикивала вдалеке ночная птица.
- Что ж, - промолвил со вздохом седоусый, - что ж... Расскажу.
И все трое завозились, устраиваясь поудобнее. Двое готовились
слушать, один - говорить. И вот, умостившись как следует, седоусый выдержал паузу и начал с подобающей торжественностью:
- Помните ли вы осину, что росла у южной околицы?
- Трехглавую? - радостно осведомился юноша. - Да ее ведь спилили в
прошлом году...
Седоусый покивал:
- Совсем старая была, сухая... Сто лет стояла, пока не засохла. Тень
в жару давала, да только никто в ее тени не прохлаждался - стороной
обходили, заклятой звали... Почему?
- Почему? - эхом откликнулся юноша.
Седоусый вздохнул и начал свою Историю.
...Давно это случилось.
Ей было семнадцать лет, и звалась она Вирленой, и ни одна девушка во
всей широкой округе не могла сравниться с нею красотой. Грудь Вирлены
вздымалась, как речная волна, косы Вирлены отливали золотом и покорно
падали к самым ее ступням, маленьким и розовым, ничуть не огрубевшим
оттого, что все лето красавица бегала босиком; глаза Вирлены, раскосые,
зеленые, могли свести с ума одним только робким взглядом. Даже дряхлые
старики, даже сопливые мальчишки выворачивали шею, встретив ее на улице, а
что уж говорить о юношах и зрелых мужчинах! И, конечно, порог ее дома
постоянно оббивали сваты, засланные достойными и богатыми семьями -
оббивали, да только возвращались ни с чем, потому что Вирлена давно уже
выбрала себе пару. По соседству жил в большой семье Кирияшик - ясноглазый, улыбчивый, круглолицый друг ее детства. Он был моложе Вирлены почти на год, но с младенчества росли вместе. Беззаботная дружба обернулась нежной любовью, и
Кирияшик, сам не ведая как, без борьбы получил право на сокровище, о
котором мечтало столько достойных мужчин; родители влюбленных давно уже
сговорились о свадьбе. И вот, счастливые, оба с трепетом ждали заветного дня - когда случилось несчастье. Грянул рекрутский набор; как ни вертели, как ни откупались родители Кирияшика - а выпало ему идти в солдаты на двадцать лет, считай, навеки. Солнечный румянец сошел с пухлых щек Вирлены, и стали они бледны, как мел. Ранним утром по главной улице села змеей тянулась колонна новобранцев. Она видела, как мелькала в толпе голова Кирияшика, детская беззащитная голова с шапкой пшеничных, как и у нее, волос. Она видела, как растерянные глаза его ищут среди крика и плача невесту - и гаснут, так и
не разыскав ее в толчее. Колонна потянулась за село - страшные усатые люди в нелепой форме выкрикивали команды, и Вирлена сжималась от выкриков, как от ударов. Вскоре она потеряла Кирияшика из виду; вереница рекрутов тянулась все дальше и дальше, и редела толпа провожающих - матерей и невест. Вот
Вирлена осталась одна, она шла и шла за колонной, как привязанная, хоть босые ноги ее давно сбились в кровь; страшный офицер прикрикнул на нее - и, обомлев от этого крика, она так и осталась стоять, а колонна, отдаляясь, обернулась пятнышком на длинной-длинной дороге, и вот там, куда ушел Кирияшик, осталось только облачко пыли... Только в сумерках Вирлена вернулась в село, и девичья подушка в ту ночь приняла на себя всю ее горечь и отчаяние.
А утром, еще затемно, когда все спали, Вирлена выскользнула из дому и
по чуть приметной тропинке отправилась к колдуну, что жил за озером.
Она шла, стиснув зубы, безжалостно накрутив на кулак великолепную
косу, и страх ее поник перед силой ее заветного желания.
Колдун был дома; сидя у огня, он набивал чучело летучей мыши. Похоже,
он удивился - не так часто девушки из села наносили ему визиты. В селе
боялись этого мрачного, морщинистого, хотя не старого человека - он, по
слухам, мог за одну ночь сжить со свету целую семью, мог наслать град или
засуху, мог устроить так, что вчера еще здоровый и мощный хозяин за
несколько дней превращался в иссохшего, нищего, полубезумного пьяницу... И
к этому-то человеку пришла Вирлена.
- Добро пожаловать! - каркнул колдун и засмеялся. Лучше бы он этого
не делал - искаженное смехом, темное лицо его с крючковатым носом было еще
страшнее.
Но Вирлена, одержимая отчаянием, не испугалась.
- Зачем ты пришла ко мне? - отсмеявшись, спросил колдун. - Ты мне не
нужна - стало быть, я тебе нужен?
- Я пришла к вам с просьбой, - сказала Вирлена, справившись с
голосом. - Моего жениха, Кирияша, вчера забрали в войско. Я люблю маму и
отца, но Кирияшика я люблю больше. Зачем подсолнуху гнить без солнца?
Зачем мне жить без Кирияшика? Никто не в силах повернуть время вспять, но
я отдам вам все, что имею - деньги, сундук с приданным и гребень с
самоцветами, сделайте так, чтобы он вернулся! Неужели и вы не в силах?!
Колдун снова усмехнулся:
- Ты сказала - я не в силах? Глупая... Я действительно могу сделать
это, но зачем мне твой сундук с приданым? И гребень с самоцветами?
- Я отдам все, что попросите! - воскликнула Вирлена, и зеленые глаза
ее вспыхнули, и на щеки вернулся румянец.
- Это правда? - засмеялся колдун. - Ты действительно так его любишь?
Вирлена закивала, и золотые косы ее упали на высокую грудь.
- Что ж, - сказал тогда колдун, - я согласен... Я сделаю так, что
твой жених вернется; ты же придешь ко мне сегодня на закате и уйдешь на
рассвете!
Как воск сделалось лицо Вирлены, и зашаталась она. Колдун тряхнул
черными патлами:
- Разве не ты только что клялась, что отдашь все?
- Нет, - сказала Вирлена чуть слышно, - такую цену я не могу
заплатить.
- Что ж, - сказал колдун разочарованно, - тогда ты увидишь его через
двадцать лет!
И он вернулся к своей работе.
Тихо-тихо, очень осторожно ступая, Вирлена отправилась домой, и
всюду, куда ни падал ее рассеянный взгляд, мерещилось ей веселое лицо
Кирияшика. Так добрела она до околицы; там стояло у дороги странное дерево
- осина с тройным стволом, с тремя мощными расходящимися ветками - люди
прозвали ее трехголовой осиной. День был в самом разгаре, и радостно
светило солнце, и пели птицы в ветвистой кроне; здесь, средь бела дня,
Вирлена повесилась на собственных косах.
История закончилась, но трое еще долго сидели в тишине, нарушаемой
лишь звуками ночи.
- С тех пор это дерево считают проклятым, - сказал, наконец,
седоусый.
- Как жаль, - в глазах юноши отражались пляшущие огоньки костра, -
какая грустная История... Но разрешите рассказать вам другую! Ее много раз
повторял мой дед... Пусть вам не кажется, что наши повести похожи - на
самом деле это совсем, совсем другая История.
Обладатель трубки улыбнулся еще загадочнее, чем обычно.
Заручившись молчаливым согласием слушателей, юноша начал рассказывать
взволнованным, прерывающимся голосом.
...Деве было семнадцать лет, и она звалась Вирленой. Никто во всей
округе не мог сравниться с ней красотой, и скромностью, и благонравием;
всеобщее внимание никак не испортило ее характер. Она никогда не
высмеивала неудачливых кавалеров, как это свойственно кокеткам; а все ее
кавалеры были неудачниками, потому что любила она одного Кирияшика,
соседа, друга своего детства.
Это была славная пара - любо-дорого было посмотреть, как жених с
невестой идут по улице - не касаясь друг друга, потому что обычай не велит
- но будто связанные одной ниточкой; на Вирлене белая вышитая рубаха, юбка
с нарядным передничком и красный шелковый поясок с кисточками; Кирияшик,
любимый мамин сын, небрежно поправляет тонкий шейный платок. Оба румяные и
золотоволосые, оба веселые и совершенно невинные, и о свадьбе давно уже
сговорено...
Грянула беда - рекрутский набор, и вот Вирлена одна стоит посреди
дороги, и ноги сбиты в кровь, и только облачко пыли вдалеке осталось от
Кирияшика...
Всю ночь она не сомкнула глаз, но не плакала - слезы все вышли. А
утром отправилась за озеро, туда, где на опушке леса в неприветливом
домике жил колдун.
Страшный это был человек, и недобрая о нем ходила слава. Злые,
бессовестные люди обращались иногда к нему за помощью - извести
кого-нибудь, сжить со света, наслать хворь - это он мог, и потому матери,
отпуская детей за грибами, строго-настрого, под страхом розги, запрещали
им даже близко подходить к жилищу чародея... Говорили про него, что он и
исцелить может - да только боялись его от этого не меньше.
И к этому-то человеку пришла Вирлена.
В доме колдуна пахло травами; сам хозяин сидел у очага, где, несмотря
на жаркое лето, вовсю горел огонь. На коленях у него дремала, свернувшись,
толстая змея.
- Нечасто встречаю таких гостей! - сказал колдун с усмешкой. - Ты мне
не нужна - стало быть, я тебе нужен? Говори, зачем пришла!
И, когда девушка рассказала о своем горе, покачал головой:
- Неужели ты так его любишь?
- Ах, - сказала Вирлена, - я готова все, все отдать, чтобы Кирияшик
вернулся домой!
- Все? - и колдун рассмеялся, и стал еще отвратительнее, и мороз
пробрал Вирлену до костей.
- Я выполню твою просьбу, - сказал колдун, - но с тебя потребуется
плата. Ты придешь ко мне сегодня на закате, а уйдешь на рассвете!
Земля закачалась у Вирлены под ногами, и черная пелена закрыла от нее
мир.
- Нет, - прошептала она, дрожа, - эта плата мне не под силу!
Вновь рассмеялся колдун:
- А коли так - жди своего дружка двадцать лет!
Змея, напуганная его смехом, соскользнула с колен его и, сплетаясь
кольцами, скрылась под лавкой.
И Вирлена, шатаясь, пошла домой.
Но не отошла она и десяти шагов от колдунова порога, как в сплетениях
веток, в буйстве трав, в ряби, набегающей на поверхность озера, привиделся
ей Кирияшик - веселый, нежный, добрый друг ее, оторванный от родного дома,
навек лишенный счастья...
Вирлена оглянулась - колдун стоял на пороге, привалившись к косяку -
страшный, отвратительный, со спутанными черными патлами, с огромным
крючковатым носом, с горящими, как уголья, глазами... Он смотрел на нее, и
взгляд этот пронизывал Вирлену насквозь.
Тогда она разрыдалась:
- Сжальтесь надо мной! Попросите чего-нибудь другого...
Но ответствовал колдун:
- Ничего другого ты мне дать не можешь. Или плати мою цену - или
забудь о дружке!
И сказала Вирлена, вцепившись в золотые косы:
- Будьте прокляты! Я приду.
Весь день она дрожала, как в лихорадке; весь день она мечтала, чтобы
мать, догадавшись обо всем, заперла ее на ночь. Но у матери хватало своих
забот и своего горя; вечером, на закате, Вирлена соврала ей что-то и
отправилась в дом за озером.
Ноги ее не желали идти - тряслись и подгибались. Шепча имя Кирияшика,
вспоминая его лицо, она видела перед собой только безобразную ухмылку
колдуна; несколько раз она поворачивала назад - и снова, овладев собой,
продолжала свой тягостный, мучительный путь. Роскошные волосы растрепались
и спутались, нежные губы вспухли, терзаемые белыми зубами, и в страхе
дрожала высокая грудь... Но вот и дом ее мучителя, и сам он стоит на
крыльце - черный, морщинистый, с лицом хищной птицы:
- Пришла-таки? Будет тебе Кирияшик...
Ни жива ни мертва, переступила она порог, и дверь сама собой
закрылась за ее спиной, и колдун, усмехаясь, медленно потянул за шелковую
кисточку ее красного пояска.
...На рассвете она шла обратно, и не видела, куда идет. Кирияшик, -
шептал ей в ухо чей-то вкрадчивый голос, - Кирияшик... Но больно и
мучительно ей было это имя - потому что не знала она, как сможет смотреть
любимому в глаза.
Вот и околица; вот и трехглавая осина у дороги. Вирлена сама не
знала, зачем остановилась; бездумно глядела она прямо перед собой, и
где-то на краю ее сознания колыхались тяжелые ветки...
Потом она подошла к осине и повесилась на собственных косах.
Юноша замолк, и снова стало тихо. Прерывисто вздохнул седоусый и стал
укладываться, и вслед за ним хотел ложиться юноша - тогда тот, что все
время молчал, выпустил наконец изо рта свою погасшую трубку:
- Скоро рассвет... Но и я не могу не рассказать вам своей Истории.
- Ты - расскажешь? - юноша, кажется, удивился сверх меры. - Я-то
думал, что ты рта не раскроешь лишний раз!
Седоусый тоже не мог скрыть удивления:
- Разве ты умеешь рассказывать Истории?
Обладатель трубки усмехнулся, покусывая мундштук:
- Может быть, вы устали и вам неинтересно слушать?
- Нет, нет! - воскликнул юноша, по-видимому, заинтригованный. -
Говори!
- Говори, - со вздохом поддержал его седоусый.
И обладатель трубки неторопливо начал свой рассказ.
В одном селе жила девушка по имени Вирлена, невиданной красы. Был у
нее жених, шестнадцатилетний юноша по имени Кирияш. Нареченные нежно
любили друг друга, и не за горами была их свадьба, но до той поры оба
пребывали в почти детской невинности.
Но свадьба сорвалась - объявили рекрутский набор, и Кирияшик,
четвертый сын в небогатой семье, никак не мог избежать призыва.
Оба семейства страшно горевали; свет померк для Вирлены, и в самый
ясный день она не видела солнца. Вот новобранцы ушли, ведомые жестокими
офицерами с хлыстами у пояса; вот стихли топот и лошадиное ржание, и пыль
осела на дороге, и село вернулось к своим делам - но Вирлена не могла
смириться с потерей.
Ранним утром отправилась она за озеро, где на опушке жил могучий и
страшный колдун.
Имени его никто не знал - боялись и поминать, чтоб лиха не накликать.
Прислуживали ему нетопыри да хищные птицы, а еще поговаривали, что в
полнолуние он доит молоко из воткнутого в стену ножа, и этим молоком поит
огромную, в два человеческих роста гадюку... Он знался с мертвецами на
кладбище, поднимался в небо на одном совином перышке, знал все заговоры и
заклинания, и много, ох как много темных, недобрых дел приписывала ему
молва...
И к этому-то человеку и пришла Вирлена.
Дом стоял на отшибе, дороги к нему поросли крапивой; Вирлена изжалила
босые ноги, пробираясь к калитке. Колдун оказался дома - на столе перед
ним лежали книга и человеческий череп.
Мороз продрал по коже девушки, но она не испугалась и твердо ответила
на вопрос, зачем пришла.
- А, - засмеялся колдун, - любовь... Что ж, коли любишь, готова ли
заплатить?
- Готова! - воскликнула Вирлена, в душе которой проснулась надежда.
Еще громче засмеялся колдун:
- Хорошо... Получишь своего Кирияшика хоть завтра, только на закате
придешь ко мне... а уйдешь на рассвете!
Ужас охватил Вирлену. Хотела она бежать... но не смогла, потому что
вспомнился ей Кирияшик.
- Будьте прокляты, - прошептала она сквозь слезы, - приду...
И она пришла.
Путь ее был долог и тягостен; мучимая стыдом и страхом, она совсем уж
решила возвращаться назад - но привиделся ей Кирияшик, умирающий на поле
боя, и стиснула она зубы, и снова продолжала свой путь.
Колдун уже ждал ее:
- Пришла-таки? Ну, будет все по-твоему...
И дверь, тяжелая дверь затворилась за ее спиной - сама, без шороха,
без звука. В полутемной комнате стояли друг против друга двое -
заплаканная, дрожащая девушка и отвратительный, безжалостный колдун.
Вирлена горбилась, обхватив себя, будто пытаясь защититься; огромная,
горячая рука тяжело опустилась ей на плечо. По телу девушки пробежала
судорога; вторая рука накрыла другое плечо. Медленным, исполненным власти
движением колдун провел ладонями по трепещущим рукавам вышитой сорочки - и
руки девушки безвольно упали вдоль тела.
- Будет тебе Кирияшик, - сказал колдун негромко, и Вирлена
зажмурилась, чтоб не видеть в полутьме над собой страшного лица. Она
зажмурилась - и почувствовала вдруг, как от ее мучителя остро пахнет
горькими, терпкими травами.
- Ничего, - сказал колдун странно глубоким, потусторонним голосом, -
потерпи... - и жесткие пальцы его взялись за кисточку шелкового пояска.
Вирлена дрожала все сильнее; плечи ее сотрясались, и зуб на зуб не
попадал.
- Я разожгу огонь, - прошептал колдун, и в очаге тут же вспыхнуло
пламя, - тебе не будет холодно... Пойдем...
И он увлек ее за собой в глубину своего жилища, и тонкий красный
поясок, соскользнув, так и остался лежать на пороге.
Вирлене хотелось умереть, ничего не видеть и не слышать; чужая рука
коснулась ее горячей шеи, медленно, будто изучая, провела вниз, по вороту
рубашки, задержалась, опустилась ниже, коснулась груди... Будто множество
горячих игл пронизали девушку насквозь - она еле сдержала крик.
- Ничего, - тихо, мягко прошептал колдун. - Потерпи...
И рука его двинулась ниже, ощупывая талию, оглаживая живот, и девушка
замерла в надежде, что самого страшного и стыдного места рука не достигнет
- и в ту же секунду жесткие пальцы нашли его, нашли сквозь рубаху, юбку и
передник...
- Пожалуйста... - простонала Вирлена, - не надо...
- Не бойся, - прошептал колдун отрешенно. - Не бойся...
Две его горячих ладони легли девушке на бедра; провели раз,
скользнули ей за спину, погладили там... И снова и снова повторялись
неторопливые, мягкие прикосновения, пока у Вирлены не зазвенело в ушах, и
незнакомое, горячее, почти мучительное чувство не поднялось из самого ее
нутра - и немного ослабило дрожь.
Что-то негромко треснуло - и она сразу почувствовала, как ослаб пояс
юбки и завязка передничка.
- Ой... - она схватила ускользающий подол руками - но запястья ее
были тут же крепко схвачены:
- Нет.
Юбка и передник соскользнули на пол - Вирлена осталась в вышитой
рубахе до щиколоток.
Горячие ладони колдуна снова легли ей на бедра, теперь она
чувствовала их так ясно, будто не тонкой ткани, а собственной ее кожи они
касались. Когда-то жесткие пальцы теперь ласкали ее - ласкали так нежно,
так бережно, так ласково, что она согрелась наконец, и, справившись с
дыханием, смогла длинно, прерывисто вздохнуть.
- Хорошо, - шептал колдун в самое ее ухо, и шепот этот тихонько
щекотал ее, - хорошо...
Руки его скользнули по рубашке вверх, провели по спине, по тяжелым
косам, по плечам, по голове... Ей уже не были противны эти прикосновения -
она дивилась себе, она даже немного расслабилась, будто не с ней, а с
кем-то другим происходило это странное действо; дрогнули завязки на вороте
рубахи - и сам ворот ослаб, и рубаха медленно поползла, не держась на
плечах...
Она вцепилась в ткань мертвой хваткой; запястья ее снова были
пленены, и тихий, твердый голос снова велел:
- Нет.
И столько силы, столько скрытой власти было в этом голосе, что
Вирлена не решилась сопротивляться, хоть как ни мучительно стыдно ей было,
когда рубаха упала на пол и она осталась стоять, совершенно нагая.
Горячие ладони коснулись обнаженного тела. Вирлена вскрикнула и
сжалась, ожидая неминуемого и ужасного; но ужасного не случилось. Горел
огонь в очаге, облизывая ее тело волнами приятного тепла; сильные и нежные
мужские руки успокаивали, осторожно подбадривали, путешествуя по бедрам, и
вдоль спины, и по плечам, и по тонкой шее:
- Ты красавица... Пугливый звереныш с атласной шкуркой. Не бойся
меня... Ты видишь, я сам дрожу перед тобой...
И он тихонько привлек ее к себе, и она почувствовала, как в груди его
под черной хламидой неистово колотится сердце:
- Нет тебе равных... Королева не сравнится с тобой... Не бойся же...
Руки его чуть сильнее сжали ее грудь - и, застонав, Вирлена выгнулась
дугой, сотрясаемая новой, невиданной дрожью - то была дрожь страха и
стыда, смешанная с дрожью неизъяснимого, неясного желания.
Сама не зная как, она очутилась лежащей на теплой, мохнатой звериной
шкуре; пальцы колдуна бегали по ее телу, как пальцы дудошника бегают по
дырочкам флейты. Она металась, пытаясь прикрыться руками, потом почему-то
заплакала, потом перестала.
- Хорошо, - колдун отвел ее ладони, защищающие вздрагивающую грудь, -
хорошо...
И губы его коснулись сначала белого холма, а потом розовой вершины
его; она, сама не зная зачем, обхватила вдруг его шею - не то оттолкнуть
хотела, не то, наоборот, притянуть поближе...
- Хорошо, - шептал он успокаивающе, - вот как хорошо... Разве тебе
плохо? Разве тебе страшно?
И рука его оказалась там, где Вирлена боялась ее больше всего.
Где-то горел очаг, и багровые отсветы падали на потолок; и тогда она
внезапно, вдруг осознала, что она сейчас - его, что принадлежит ему без
остатка, и ей радостно было бы снять перед ним не только одежду - саму
кожу...
Потом было больно и горячо. Она снова дрожала, и снова всхлипывала;
осторожно оглаживая ее грудь, он успокаивал:
- Все, все... Не бойся. Не надо бояться. Уже все.
Потом она долго лежала в кромешной темноте, обессилевшая, безвольная,
разомлевшая... В дымаре дышал ветер, и тихо поскуливал дом, и снова пахло
терпкими, горькими травами - и в их запахе она ощущала едва уловимый
дурманящий аромат, и ласковая рука лежала на ее голове; потом ее заботливо
накрыли шкурой - точно такой же, как та, что была под ней. Она хотела
думать - но мыслей не было, только теплая пустота...
Утром, пошатываясь, она шла домой.
Вставало солнце; подставляя ему лицо, Вирлена поняла вдруг, что
сегодня увидит Кирияшика, что они поженятся, что каждый день их будет
праздником, а каждая ночь... И тело ее сладко застонало, предчувствуя, как
же сладко любить - любимого...
...В тот же день в село вернулся - радостный, напуганный,
растерянный, но целый и невредимый - Кирияшик. Какой-то там вышел новый
указ, и четвертый сын в семье, да еще неполных семнадцати лет, никак не
подлежал уже набору; родичи счастливчика чуть не рехнулись от радости, а
матери других парней, уведенных вместе с Кирияшем, зачастили на дорогу -
высматривать сыновей. Надежда их скоро сменилась отчаянием - больше никто
не вернулся домой. Никто.
И вот сыграли свадьбу - пышную и веселую, и всем хватило хмельного
вина, но молодые были пьяны и так - от счастья... В какое-то мгновение
Вирлена готова была признаться мужу в своем грехе ради его спасения - но
будто что-то удержало ее, и она не призналась.
И пришла первая брачная ночь, и душа Вирлены пела в предвкушении
счастья, и даже страх, что Кирияшик разоблачит ее, не мешал этому
сладостному предвкушению; и вот молодые остались одни.
Тонкими простынями устлана была широкая постель, и ровно горела
свеча, но Кирияшик, смущенный, поспешил задуть ее. В полной темноте
Вирлена обвила руками его шею - и услышала, как неровно, испуганно бьется
в груди его сердце.
И она излила на него свою нежность - всю огромную, накопившуюся
любовь и нежность, и он, кажется, даже испугался. Влажные губы его неловко
тыкались ей в лицо, ладони взмокли, и пальцы никак не могли справиться с
застежкой собственных штанов:
- Вирлена... - шептал он приглушенно, - я люблю тебя... Я... ты
знаешь, я люблю тебя...
Она молча улыбалась в темноте и обнимала его все крепче...
Утром она увидела его лицо - Кирияшик спал на боку, подложив
сложенные ладони под пухлую со сна, розовую щеку. Долго, очень долго
Вирлена боялась шелохнуться, чтобы не разбудить его; по всей деревне
кричали петухи и хлопали калитки - люди брались за дневную работу. Вирлена
лежала и думала, что вот она и стала женой любимого, что Кирияшик такой
юный, такой нежный и такой целомудренный, и что, по счастью, он так ничего
и не понял; она лежала и мечтала о детях, о долгой счастливой жизни - и
вместе с тем в глубине души у нее зрело чувство потери.
Но что за тень набежала на это ясное, первое утро? Что потеряла
Вирлена, обретя наконец любимого?
Но Кирияшик вдруг заворочался - и, отогнав беспокойство прочь, она
ласково поцеловала его в розовую щеку...
...И дни пошли за днями, и двое любили друг друга, и работали, не
покладая рук, и почти готов был для них дом, где заведут они свое
хозяйство и будут жить долго и счастливо.
Каждую ночь Кирияшик заключал жену в объятья, и восторженные,
поспешные ласки его вызывали в ней материнскую нежность - и только. Каждое
утро Вирлена улыбалась мужу - а чувство потери росло, как яма под лопатой
землекопа, и было это чувство холодно, как могильная земля, и безнадежно,
как осенний ливень. А Кирияшик ничего не замечал - слишком наивен, слишком
беззаботен был муж, слишком слепо любил он свою молодую жену...
Свекровь ее сушила травы на зиму; однажды, помогая ей вязать и
развешивать по углам травяные пучки, Вирлена почувствовала вдруг знакомый,
терпкий и горький запах.
"Что с тобой?" - спросила свекровь.
Вирлена молчала, прислонившись к стене и белая, как стена - только
сейчас поняла она, что за тоска грызет ее душу.
Долго-долго думала она, и много бессонных ночей провела рядом с
посапывающим Кирияшиком; уж и родичи встревожились - щеки ее ввалились,
плечи опустились, вся она исхудала, как щепка - уж не больна ли?
И, когда упал первый глубокий снег, Вирлена осознала, что в душе ее
совсем не осталось радости - одна огромная потеря, одна тянущая боль и
тоска по безвозвратно ушедшему.
И вот мутным, снежным зимним утром Вирлена тихонько встала и
отправилась... за озеро, туда, где на опушке леса жил колдун.
Полгода не виделись они; полгода Вирлена старалась все забыть. Теперь
нехоженая тропинка завалена была сугробами, и Вирлена увязала в них по
колено, и ветер хлестал ей в лицо.
Колдун был дома - отворачивал лопатой снег от крыльца.
- Ого, - сказал он, обернувшись, - редкие гости... Но ты мне не нужна
- стало быть, я тебе нужен?
Вирлена остановилась перед ним, ни жива ни мертва. Снегом присыпаны
были его черные спутанные волосы, и так же выдавался на лице крючковатый
нос, и так же горели угли-глаза. Вирлене показалось, что в морозном
воздухе чуть слышно повеяло травами.
- Я пришла, - сказала Вирлена, - потому что не могу больше жить без
вас. Возьмите меня или убейте.
Печально усмехнулся колдун:
- Но разве ты не получила свое счастье? Разве твой муж, которого я
вызволил, не любит тебя больше жизни? Разве ты сама не готова была
умереть, лишь бы вернуть его?
- Да, - сказала Вирлена, - все так. Но горько и тоскливо мне жить на
свете, и серо, и пусто, и больше не будет лета - только зима да осень.
Плачу я, думая о бедном Кирияшике - но люблю его, как мать, а не как
жена. Не быть нам счастливыми; умоляю, возьмите меня к себе.
Снова усмехнулся колдун, и еще печальнее:
- Разве ты не видишь, что я страшен и уродлив, а твой муж - молод и
красив?
- Да, - сказала Вирлена, - но он не может быть таким сильным... и
таким нежным, таким ласковым... и таким безжалостным!
Молчал колдун, и глубоко запали его горящие глаза. Снег валил и
валил, и все глубже утопала в нем Вирлена.
- Что ж, - сказал наконец колдун. - Твое прозрение запоздало. Ты ушла
от меня на рассвете, а я ведь не гнал тебя... Я вернул тебе Кирияшика, как
ты хотела. Сейчас ты хочешь наоборот; кто знает, что тебе вздумается
завтра? Нет, уходи, ты не нужна мне!
И он вернулся к своей работе.
И Вирлена пошла назад.
Улегся снег, и вышло солнце, и ярким-ярким был новый день. Вот и
околица; треглавая осина стояла голая и чуть поскрипывала на морозе
ветвями.
...На своих же косах.
Светало. На месте костра осталась только груда угольев.
- Вот так штука, - пробормотал юноша, - ты будто сам был там и все
видел...
Обладатель трубки усмехнулся, по своему обыкновению. Седоусый
крякнул, в замешательстве потирая затекшую спину:
- Да... Вот это да уж...
Стоял тот самый предрассветный час, когда ночь уже сбежала, а утро
еще не вступило в свои права.
- Вот так штука... - снова протянул юноша, - но какая же из этих
историй... Я хотел спросить, как оно было на самом деле?
Подписаться на:
Комментарии к сообщению (Atom)
Комментариев нет:
Отправить комментарий